Информация о том, что Минрегионразвития опустил янтарный край в своем очередном рейтинге на 74-ю позицию, вызвала ожидаемую реакцию. Недовольные всех мастей начали упражняться в любимом жанре «довели большевики Россию». Более лояльно настроенные граждане отметили радикальную смену «термометра», т.е. самой системы индексов, на основе которой рассчитывался соответствующий рейтинг в прошлом и теперь. По их мнению, такая пертурбация делает некорректным сопоставление нашего рейтинга в 2011 году, когда регион занимал 12-ю строчку из 83-х и нынешнюю позицию.
Истина, как всегда, лежит где-то между этими крайними позициями. Если говорить об объективных показателях, то наше отставание по реальным доходам населения от среднероссийских показателей появилось не вчера и даже не в этом веке. Шлейф тянется с начала 90-х, когда региональная индустрия начала заниматься «отверткой» — крупноузловой сборкой предметов потребления из импортных комплектующих. Не надо иметь экономического образования для того, чтобы понять – доля добавленной стоимости при такой трудовой деятельности невелика. Это напрямую сказывается и на уровне ее оплаты. До сих пор в местной обрабатывающей промышленности уровень зарплат на 16% ниже даже среднего показателя по региону. Который, в свою очередь, ниже средних данных по стране.
Одной из особенностей региональной экономики эксперты считают ее высокую отзывчивость на изменение хозяйственной конъюнктуры. Она проявляется в том, что в фазе роста темпы увеличения выпуска продукции в янтарном крае выше, чем в целом по стране. Зато и кризисные явления в российской Прибалтике проявляются резче и раньше, чем во всей национальной экономике, а заканчиваются позже. Во многом это обусловлено жесткой привязкой калининградского хозяйственного комплекса к состоянию потребительского рынка, на котором игроки начинают нервничать и уменьшать объемы покупок уже на этапе стагнации, а переход к более активной стратегии задерживается на полгода-год с момента выхода индустрии на позитивные показатели.
Вот и на сей раз, на фоне нулевого роста российской экономики, калининградский ее сегмент уже просел почти на 5% по сравнению с показателями 2012 года. Еще разительнее перемены в сборе налога на прибыль. Здесь сокращение составило 1 млрд. р. или 1/5 от уровня 2012 года.
Аналогичным образом не очень высокий объем инвестиций в основные фонды предприятий связан с объективными причинами: уменьшением потребительского спроса на фоне общего осложнения социально-экономической ситуации в стране и сохраняющейся неопределенностью с решением главного для хозяйственного комплекса Калининградской области вопроса – «проблемы 2016 года».
Вместе с тем нельзя не отметить, что решающий вклад в низкую позицию региона в рейтинге Минрегионразвития наряду с невысоким уровнем реальных доходов – фактом объективным – внес и субъективный момент – оценка населением эффективности деятельности органов исполнительной власти. Здесь сказывается не только более высокая требовательность и известное фрондерство жителей Крайнего Запада России, привыкших сравнивать свой уровень жизни с качеством условий существования в сопредельных и не только европейских странах. Сказывается и специфика восприятия власти в стране. Россияне традиционно выше оценивают конкретных лиц, чем деятельность возглавляемых ими же административных структур. Между тем в опросах, на которых основан рейтинг Минрегионразвития, речь шла как раз об оценке качества работы «органов власти».
Между тем, данные последних социологических исследований наглядно демонстрируют широкое распространение архаичного взгляда на структуры управления и в калининградском социуме. Ярче всего это проявляется при сравнении рейтинга конкретных политиков, и возглавляемых ими административных органов. Так, если работу губернатора Николая Цуканова положительно оценивают 51% респондентов, то в отношении возглавляемого им правительства региона подобной оценки придерживается 34% опрошенных. Между тем, основная деятельность главы области и заключается в руководстве исполнительной ветвью государственной власти субъекта Федерации. Структурно эта часть управленческих структур оформлена в виде областного правительства. Поэтому разрыв в полтора раза между уровнем поддержки его главы и самого органа не может не вызывать удивления. Не надо обладать особыми познаниями в менеджменте, чтобы догадаться – любой самый выдающийся государственный деятель не в состоянии все сделать сам. Даже если он руководит каким-нибудь крошечным образованием типа Лихтенштейна или Монако.
Следует признать, что раздувания персонального фактора и задвигание на задний план институтов является для России устойчивой политической традицией. Ее источники следует искать в самодержавном характере власти, веками действовавшей в нашей стране. Подобное восприятие административной системы было связано с архаичным существованием подавляющего большинства населения Российской империи – частного и государственного крестьянства, слабым развитием системы представительных органов. Затем данная традиция органично вписалась в лекала тотальной пропаганды и восприятия мира советским населением в период культа личности. Даже после официального осуждения данной модели советская пропаганда вновь и вновь занималась именно персонализацией политической жизни, раздувая реальные или мнимые заслуги очередного советского лидера. К сожалению, такая схема информационного сопровождение является привычной и для самих пиарщиков, и для политических акторов. Поэтому она воспроизводится и в современной России. Также следует указать на то, что конкретного человека легче рекламировать, чем институт. В последнем случае невозможно использовать традиционные приемы: «утепления образа», приближения его к публике и т.д.
Неукорененность институтов в общественном сознании является питательной почвой для самых разных проблем, от которых страдает сам социум. В их числе – низкий уровень правовой культуры, постоянные попытки не соблюдать нормативные акты, а проявлять огромную энергию и изобретательность для того, чтобы тем или иным способом обойти установленные в них запреты и ограничения. Массовый и наглядный пример широчайшего распространения подобного отношение – поведение всех участников дорожного движения, представляющее собой вызов не только ПДД, но и здравому смыслу, а то и базовому инстинкту самосохранения. При этом подавляющее большинство нарушителей прекрасно знает, что нарушает установленные законом правила, но идет на это ради мнимой экономии нескольких секунд и для подтверждения в собственных глазах своего более высокого статуса по сравнению с остальными участниками дорожного движения. Примечательно, что те же лихачи и пофигисты мгновенно превращаются в самых дисциплинированных водителей по пересечению государственных границ. Ибо они на собственном опыте знают, что нарушение правил в пропитанной формальностями Европе чревато неизбежными санкциями. В которых главным является не их строгость, этого добра с лихвой хватает и в национальном законодательстве, а неотвратимость. Невозможность «договорится полюбовно» с конкретным контролером того же дорожного движения на предмет обмена некоего количества денежных знаков на отказ от запуска предусмотренной законом процедуры наказания.
Еще одним следствием доминирования персонализации над институализацией является хорошо знакомая каждому, кто сталкивался с работой управленческого механизма, ситуация, когда банальная смена руководителя среднего звена тут же оборачивается чуть ли не параличом всей деятельности. Преемник тратит массу времени на то, чтобы перепроверить заключенные предшественником соглашения и контракты, и практически тут же начинает перестраивать систему связи с внешним миром. Не потому, что доставшаяся ему в наследство плоха, или неэффективна. А для того, чтобы создать новую схему «под себя», свои представления, наработанные связи. Возникает впечатление, что чиновник не замешает должность в современной управленческой пирамиде, а получает «в кормление» некое воеводство, где он превращается в полунезависимого владыку.
